somepoetry: (Default)
2006-11-04 12:08 pm

Выпуск 242. Сюлли-Прюдом (Sully-Prudhomme)


С творчеством первого нобелевского лауреата по литературе
пришлось знакомиться по дореволюционным переводам. Яти мне
как раз не очень мешают, а вот стилистика изменилась сильно.


Гарем

Гарем есть у меня, как у царя востока:
В нем, для любви, цвeтут красавицы вселенной,
И в каждую из них влюбляюсь я жестоко
И выбираю их себe попеременно,
Но лишь послeднюю люблю я неизмeнно.

То не лукавые измeнницы-рабыни,
Которых выхолил восток бессильно-томный;
То не любовницы — продажные богини;
Дeвичий то гарем, гдe ласки нeт нескромной:
Он в сердцe у меня, и в нем весь мир огромный.

Ни пeсен не поют в гаремe том от скуки,
Ни благовонного не слышно там куренья, —
Вeдь фимиам и пeсни — только дым и звуки, —
Но молодость мою я жгу без сожалeнья
Для вас, о дeвушки, в порывe увлеченья!

Там стражи черные дeвичье ваше ложе
Не стерегут, снeдаемые подозрeньем;
Но я ревную вас, и ревность эта строже:
Она в душe, и даже вeтра дуновенье
Hе знает тeх имен, что я шепчу в волненьи.


Тени

Остановлюсь — лежит. Иду — и тeнь идет,
Так странно двигаясь, так мягко выступая.
Глухая, слушает; глядит она, слeпая;
Поднимешь голову, а тeнь уже ползет.
Но сам я тоже тeнь. Я — облака на небe,
Тревожный силуэт. Скользит по формам взор,
И ум мой ничего не создал до сих пор;
Иду, куда влечет меня всевластный жребий.
Я тeнь от ангела, который сам едва
Один из отблесков послeдних божества.
Бог повторен во мнe, как в деревe кумира.
А может быть, теперь, среди иного миpa,
К жерлу небытия дальнeйшая ступень,
От этой тeни тeнь живет, бросая тeнь...


Сомнение

Бeлeет Истина на черном днe провала.
Зажмурьтесь, робкие, а вы, слeпые, прочь!
Меня безумная любовь околдовала:
Я к ней хочу, туда, туда, в нeмую ночь.
Как долго эту цeпь разматывать паденьем...
Вся, наконец, и цeпь... И ничего... круги...
Я руки вытянул... Напрасно... Напряженьем
Кружим мучительно... Ни точки и ни зги...
А Истины меж тeм я чувствую дыханье:
Вот мeрным сдeлалось и цeпи колыханье,
Но только пустоту пронзает мой размах...
И цeпи, знаю я, на пядь не удлиниться, —
Сиянье гдe-то там, а здeсь, вокруг темница,
Я — только маятник, и в сердцe — только страх.
somepoetry: (Default)
2005-01-15 06:56 pm

Выпуск 151. Гийом Аполлинер


              «Но взгляды тлеют и как дверь
             То наглухо то настежь души»

О, с Аполлинером мои отношения странны.
Я знаю, знаю, что он новатор. Но разве этого
достаточно, чтобы быть великим фрaнцузским поэтом?
Поскольку такое же недоумение вызывают стихи Гюго,
напрашивается ответ – французская поэзия непереводима.
Загляните к Мошкову, сравните разные переводы
(например, пять переводов стихотворения «Мост Мирабо»
из сборника «Алкоголи») и убедитесь, что все они
совершенно разные. Так что к вопросу о том, за что
французы так чтят Аполлинера, добавляется вопрос -
где же, собственно, в этих стихах Аполлинер...


Цыганка.

Был наперед цыганке ведом
Двух наших жизней темный бор
Мы с ней простились и с тех пор
Надежда шла за нами следом

В медвежий пляс пускали мы
Свою любовь ручного зверя
У синей птицы крали перья
И нищим путали псалмы

И час расплаты неминуем
Но мы в надежде на любовь
Вполуобнимку вновь и вновь
Слова гадания толкуем

        Перевод А. Гелескула


Рейнская ночь

Как огонек дрожит вино в моем бокале
А лодочник поет что в час когда все спят
Он видел будто бы как в Рейне полоскали
Семь женщин волосы зеленые до пят

Вставайте же скорей танцуйте пойте хором
Чтоб песню заглушить про ведьминский обряд
Пусть окружат меня блондинки с ясным взором
С тугими косами уложенными в ряд

О Рейн ты опьянел дыханье лоз вбирая
Все золото ночей дрожит в реке хмельной
А голос все поет хрипя и замирая
Про чары фей нагих завороживших зной

И зазвенев как смех бокал разбился мой

      Перевод И. Кузнецовой


Дождь.

Дождь женских голосов льет в памяти моей как
из небытия

То каплями летишь из прошлого ты волшебство
далеких встреч

И вздыбленные облака стыдят вселенную всех
раковин ушных

Прислушайся к дождю быть может это старой
музыкою плачет презрение и скорбь

Прислушайся то рвутся узы что тебя удерживают
на земле и небесах

      Перевод М. Яснова



Девятая потаенная поэма.

Поклоняюсь руну золотому твоей совершеннейшей дель-
    ты Сестра Афродиты
Я в нетронутой сельве твоей амазонки заблудший охотник
    О Золото инков
Я дельфин одинокий в гольфстримах соблазна и неги
    О Сирена любовного плена
Я дерзающий горец на склонах вершин первоснежных
    О белейшая Альпа
Я блаженный стрелец твоих уст несравненных
    О дражайший колчан моих стрелок
Я бурлак бечевы твоих кос полуночных
    О кораблик венеций моих поцелуев
Твои руки что лилии ночи моей помавают
    О сады в переплеске июля
Грудь созрелая ждёт меня чашами терпкого мёда
    Вертоград мой, розарий дурмана
Я тебя О Мадлен О краса моя – к небу тебя воздымаю
    Как лампаду всего бела света

      перевод N.G.
somepoetry: (Default)
2004-11-20 09:28 am

Выпуск 144. Поль Валери


Надоело ковыряться в кучах рваных строк.
Хочется простого чего-нибудь - рифм, размера.
Заглавных букв, черт возьми, знаков препинания!
Пусть даже с нимфами и фавнами. С кем угодно.
Но только чтоб читать приятно было.


Снег

В рассветной тишине протяжный скрип лопаты!..

Проснулся, а в окне - отбеленные скаты.
Слепящий этот снег как будто ждал меня,
Он в комнату проник холодным блеском дня,
Невинной белизной равнин обледенелых,
Пустых, пугающих! Ах, сколько хлопьев белых
Нападало, пока я странствовал вдали
От заколдованной невидимой земли,
Чей выросший простор бесшумно слился с небом.
Приметы милые полночным стерты снегом.
Кругом безгласная, безликая страна,
Но кровля красная по-прежнему видна,
И жизнь приютная в безмолвье различима
По струйке теплого обыденного дыма


Феерия

Ущербная луна священным покрывалом
Окутала ночной жемчужный небосклон,
Рассыпав серебро у мраморных колонн,
Куда приходит Тень мечтать о небывалом.

Луна для шелковых пугливых лебедей,
Пернатым парусом в осоке шелестящих,
Умножит на воде число кругов блестящих,
Осыплет лепестки у роз и орхидей...

Все это будет жить?.. Кто в сумраке колышет
Тускнеющую зыбь, где лунный отблеск вышит? -
Хрустальным отзвукам давно потерян счет...

Нагая плоть цветов подхватит дрожь речную,
Боясь, что острием алмазным рассечет
Крикливый свет дневной фантазию ночную.


Пряха


           Lilia..., neque nent*

На пряху сонную лавины плавных звуков
Обрушил старый сад из растворенных окон,
Кружится колесо, певунью убаюкав.

Пьяна от синевы и вьющихся волокон,
На жесткий стул она откинулась устало,
Из пальцев выпустив пуховый, теплый локон.

Над гаснущей листвой, прозрачнее кристалла,
Забил воздушный ключ, полуднем ослепленный,
И ветром лепестки по саду разметало.

Над подоконником качнулся куст зеленый,
Учтиво преклонив к заброшенной кудели
Тугую ветку роз, и зашептал - влюбленный.

А пряха всё прядет, как будто в самом деле
Веретеном ее, кружащимся впустую,
Волокна темноты нежданно овладели.

С небесной леностью сгущая тень витую,
Станок скрипучие наматывает бредни,
Рука ласкает шерсть - волнистую, густую...

Твой угол от цветов темней и заповедней,
Склоненный лоб листва увила золотая,
В закатной зелени пылает куст последний.

И роза юная - монашенка святая! -
Тебя девическим дыханьем убаюкав,
Поникла... Старый сад обрушил, облетая,

На пряху сонную лавины плавных звуков.

* Восходит к евангельской цитате: "Посмотрите на полевые лилии,
как они растут: не трудятся, ни прядут" (Матфей, 6 : 28).
somepoetry: (Default)
2004-10-02 08:47 am

Выпуск 137. Франсуа Вийон


Вы уже заметили, что я люблю сравнивать переводы.
Понятия не имею, любите ли это делать вы.
Но что не запрещено - разрешено.



Баллада поэтического состязания в Блуа.
Перевод Ильи Эренбурга.


От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне - страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышнее всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я скуп и расточителен во всем.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз - я вижу розы мая.
Долина слез мне радостнее рая.
Зажгут костер - и дрожь меня берет,
Мне сердце отогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
И для меня презрение - почет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звезды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр и засыпаю днем.
Я по земле с опаскою ступаю.
Не вехам, а туманам доверяю.
Глухой меня услышит и поймет.
И для меня полыни горше мед.
Но как понять, где правда, где причуда?
И сколько истин? Потерял им счет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не знаю, что длиннее - час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придает.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.



Баллада поэтического состязания в Блуа.
Перевод Ю.Корнеева.

У родника от жажды я стенаю;
Хочу сказать: "Прощай!" -- кричу:"Привет!"
Чужбина для меня -- страна родная.
Надеюсь там я, где надежды нет;
Хулу нежданно шлю хвале вослед;
Лишь тем одушевляюсь, что мертво;
Смеюсь сквозь слезы бог весть отчего.
Студь жжет меня, жара бросает в дрожь.
Нагой, как червь, я славлю щегольство,
Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

В бесспорное я веры не питаю;
За явь охотно принимаю бред,
Случайность неизбежностью считаю;
Где разрешенье есть, блюду запрет.
Что всем знакомо -- для меня секрет.
Хотя мое бесчисленно родство,
Наследства я не жду ни от кого;
С любым играю, не любя картеж;
С крыльца сойдя, боюсь упасть с него,
Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

Транжира я, хоть скупостью страдаю;
Мню тех друзьями, кто чинит мне вред;
Спасаюсь бегством, если побеждаю;
Скорблю о пораженьях в дни побед.
Ворона в белый, лебедь в черный цвет
Окрашены для глаза моего.
Кто груб со мной, тот мне милей всего.
Не различаю правду я и ложь,
С учтивостью мешаю озорство,
Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

Не скрою, милосердный принц, того,
Что, зная все, не знаю ничего,
Живу с людьми и на отшибе все ж,
Пекусь о многом, алчу одного,
Отвсюду изгнан и повсюду вхож.



Баллада поэтического состязания в Блуа.
Перевод Владимира Жаботинского.

Я у ручья томлюсь, палимый жаждой;
Огнем горю, от стужи трепеща,
На родине, где звук и вид мне каждый
Далек и чужд. Лохмотья и парча;
Гол, как червяк, в одеждах богача.
В слезах смеюсь. Хочу лучей и грома.
Жду новизны, что мне давно знакома,
И радуюсь, съедаемый тоской.
Я всемогущ, бессильный, как солома;
Я званый гость у всех, для всех изгой.

Я убежден лишь в том, что непонятно,
И только то, что явно, мне темно.
Мне кажется обычным, что превратно;
Сомнительным, что ведомо давно.
Всегда везет – а счастья не дано.
"Настала ночь", – шепчу я на рассвете.
Страшусь упасть, лишь лягу на покой.
Вельможный мот, голодный и скупой,
Наследник царств, которых нет на свете,
Я званый гость у всех, для всех изгой.

Гонюсь за всем, что только взор увидит, –
И не хочу, постыло всё вокруг.
Кто доброе мне скажет, тот обидит;
Кто подтолкнет на гибель – лучший друг.
Кто мне солгал, что топь – укромный луг,
Что ворон злой есть лебедь благородный,
Тот будет мне наставник путеводный.
Ложь для меня лишь правды лик другой.
Всё видя, слеп. Творю, навек бесплодный.
Я званый гость у всех, для всех изгой.

Принц, это всё, конец моей балладе
О неуче под грузом книжной клади,
О барине, родившемся слугой;
А смысл ее? Подайте Христа ради –
Я званый гость у всех, для всех изгой.
somepoetry: (Default)
2004-06-12 09:05 pm

Выпуск 122. Виктор Гюго


Немного классиков.
Французы считают Гюго величайшим из своих писателей.
В невероятных размеров собрании сочинений стихов -
не том и не два. На русский они, увы, почти не переводились.


Надпись на экземпляре "Божественной комедии".

Однажды вечером, переходя дорогу,
Я встрeтил путника: он в консульскую тогу,
Казалось, был одет; в лучах последних дня
Он замер призраком и, бросив на меня
Блестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,
Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оно
Высокой, горизонт заполнившей горой;
Затем, преодолев сей пленной жизни строй,
По лестнице существ пройдя еще ступень, я
Священным дубом стал; в час жертвоприношенья
Я шумы странные струил в ночную синь;
Потом родился львом, мечтал среди пустынь,
И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;
теперь я — человек; я — Данте Алигьери.

Перевод Б. Лившица.


Oceano Nox

Вас сколько, моряки, вас сколько, капитаны,
Что плыли весело в неведомые страны,
В тех далях голубых остались навсегда!
Исчезло сколько вас, — жестокий, грустный жребий!
В бездонной глубине, при беспросветном небе,
Навек вас погребла незрячая вода!

Как часто путь назад не мог найти к отчизне
Весь экипаж судна! Страницы многих жизней
Шторм вырывал и их бросал по волнам вмиг!
Вовек нам не узнать судьбы их в мгле туманной.
Но каждая волна неслась с добычей бранной:
Матроса та влекла, а та — разбитый бриг.

И никому не знать, что сталось с вашим телом,
Несчастные! Оно, по сумрачным пределам
Влачася, черепом о грани камней бьет.
А сколько умерло, единой грезой живших,
Отцов и матерей, часами стороживших
На берегу — возврат того, кто не придет!

Порой, по вечерам, ведут о вас беседы,
Присев на якорях, и юноши и девы.
И ваши имена опять твердят, смешав
Со смехом, с песнями, с рассказами о шквале
И с поцелуем тех, кого не целовали, —
Тогда как спите вы в лесу подводных трав.

Мечтают: «Где они? на острове безвестном,
Быть может, царствуют, расставшись с кругом тесным
Для лучших стран?» Потом — и имена в туман
Уходят, как тела ушли на дно бесследно,
И Время стелет тень над вашей тенью бледной —
Забвенье темное на темный океан.

Вас забывают все — с тем, чтоб не вспомнить снова:
Свой плуг есть у того, свой челн есть у другого!
И только в ночь, когда шторм правит торжество,
Порой еще твердит о вас вдова седая,
Устав вас ожидать и пепел разгребая
Пустого очага и сердца своего.

Когда же и ее закроет смерть ресницы,
Вас некому назвать! — ни камню у гробницы
На узком кладбище, пугающем мечту,
Ни иве, что листы роняет над могилой,
Ни даже песенке, наивной и унылой,
Что нищий пропоет на сгорбленном мосту!

Где все, погибшие под голос непогоды?
О много горестных у вас рассказов, воды
(Им внемлют матери, колена преклонив!),
Их вы поете нам, взнося свой вал мятежный,
И потому у вас все песни безнадежны,
Когда вы катите к нам вечером прилив!

Перевод В. Брюсова.