somepoetry

Опять нобелевский лауреат. Совсем, совсем другой, честно!
Увы, соврменной испанской поэзии не повезло - ее самые
яркие представители не пережили Гражданскую войну.
Хименесу удалось бежать, и прожить долгую жизнь в изгнании.
"Он, - пишет Александр Лейзерович, - получил Нобелевскую премию
за всех и умер через два года". Это было в 1956 году.
Хименес, конечно, писал и рифмованные стихи. Но это все могут.

Поздно ночью

Нью-Йорк словно вымер, - ни
души!.. И я медленно бреду вниз по
Пятой Авеню и громко пою. Порой
останавливаюсь оглядеть большие и
хитроумные замки банков, витрины на
переделке, транспаранты, которые
колышутся в ночи... И возникает,
наливается силой и ширится эхо,
словно из огромного пустого
резервуара, - эхо, которое доносится
до моего рассеянного слуха,
прилетев неведомо с какой улицы.
Словно это усталые медленные шаги в
небе, которые приближаются и никак
не могут меня настичь. И я опять
останавливаюсь, смотрю вверх и
вниз. Никого, ничего. Выщербленная
луна сырой весны, эхо и я.

Неожиданно, неведомо где,
близко или вдали, словно одинокий
карабинер, бредущий ветреным
вечером по побережью Кастилии, - то
ли точка, то ли дитя, то ли зверюшка,
то ли карлик, то ли невесть что...
Бредет... Вот-вот пройдет мимо. И
когда я поворачиваю голову, я
встречаюсь с его взглядом, влажным,
черным, красным и желтым, который
немного больше его лица: вот он -
одинокий и какой есть. Старый
хромой негр в невзрачном пальто и
потертой шляпе церемонно
приветствует меня улыбкой и
удаляется вверх по Пятой... Меня
охватывает беглая дрожь, и, засунув
руки в карманы, я бреду дальше,
подставив лицо желтой луне, -
напеваю.

А отзвук шагов хромого
негра, короля города, возвращается
по небу в ночь, улетает на запад.

Порт

В шесть часов дождя
безмолвие, огромного уникального
цвета, кажется бескрайним и
ощущается глазами, а слух
продолжает питаться настойчивой
сумятицей сирен, всхлипами сжатого
воздуха, сипеньем гудков, словно
это звуковая живопись.

А Весна, которой здесь
приходится зарабатывать на жизнь,
как всем, - как единственной дочери,
пробавляющейся оформлением
фасадов, - улетает на своей
ласточке, вся в белом и в белой
панамке, в дом на Лонг-Айленд, чтобы
набраться сил перед завтрашним
днем.