somepoetry

Уже одиннадцать лет как Иосиф Бродский стал достоянием
Вечности. Его цитируют, анализируют, издают, переводят.
Глядя на переводы, невольно с печалью осознаешь, что все,
в переводах на русский читанное, разных авторов, должно быть,
тоже... Тоже переводилось из лучших побуждений.
Хотя там и сям мелькают находки. Мне понравилась самая первая
строчка в "Двадцати Сонетах к Марии Стюарт":
"Mary, I call them pigs, not Picts, those Scots".
Хожу и повторяю. Остальное даже как-то и не выговаривается.


* * *

From nowhere with love the enth of Marchember sir
sweetie respected darling vut in the end
it's irrelevant who for memory won't restore
features not yours and no one's devoted friend
greets you from this fifth last part of earth
resting on whalelike backs of cowherding boys
I loved you better than angels and Him Himself
and am farther off due to that from you than I am from both
of them now late at night in the sleeping vale
in the little township up to its doorknobs in
snow writing upon the stale
sheets for the whole matter's skin-
deep I'm howling "youuu" through my pillow dike
many seas away that are milling nearer
with my limbs in the dar playing your double like
an insanity-stricken mirror.



From "So forth" (1996, written in English)

Ab Ovo

Ultimately, there should be a language
in which the word "egg" is reduced to O
entirely. The ltalian comes the closest,
naturally, with its uova. That's why Alighieri thought
it the healthiest food, sharing the predilection
with sopranos and tenors whose pear-like torsos
in the final analysis embody "opera."
The same pertains to the truly Romantic, that is,
German poets, with practically every line
starting the way they'd begin a breakfast,
or to the equally cocky mathematicians
brooding over their regularly laid infinity,
whose immaculate zeros won 't ever hatch.



To my daughter

Give me anothe life, and I'll be singing
in Caffe Rafaella. Or simply sitting
there. Or standing there, as furniture in the corner,
in case that life is a bit less generous than the former.

Yet partly because no century from now on will ever manage
without caffeine or jazz, I'll sustain this damage,
and through my cracks and pores, varnish and dust and over,
observe you, in tweny years, in your full flower.

On the whole, bear in mind that I'll be around. Or rather,
that at inaimate object might be your father,
especially if the objects are older than you, or larger.
So keep an eye on them always, for they no doubt will judge you.

Love those things anyway, encounter or no encounter.
Besides, you may still remember a silhouette, a contour,
while I'll lose even that, along with the other luggage.
Hence, these somewhat wooden lines in our common language.


Дочери

Дай мне другую жизнь – я часами кряду
буду петь в «Рафаэлле». А может, сяду
за столик. Или стану рядом в образе шкафа иль табурета,
если новая жизнь будет немного скупей, чем эта.

Но затем, что в столетьях всегда будет место джазу
и кофеину, я покорюсь, чтоб заменой глазу
через поры и трещины, пыльных времен примета,
рассмотреть тебя в твои двадцать, исполненную расцвета.

В общем, думай о том, что я буду рядом. О том,
что бездушный предмет быть может твоим отцом,
в особенности – из тех, что старше тебя или крупней фигурой.
Будь начеку по соседству с мыслящей фурнитурой.

И все же люби эти вещи – свои ли, нет, без разбору.
Ведь только ты и запомнишь мой силуэт в ту пору,
когда потеряю его с гардеробом отметин прочих.
Почему и строгаю сейчас этот ряд деревянных строчек.

          (перевод С.Михайлова)

«Танатопсис» (по-гречески “картина смерти”) - классическое
произведение раннего этапа американской поэзии, написанное
в духе классической английской “кладбищенской школы”.
Правда, Брайант считал, что Америке нужна собственная поэзия.
Что-то, видимо, смущало его в кладбищенской школе. Интересно, что?

Танатопсис

С тем, кто понять умел язык природы,
И в чьей груди таится к ней любовь,
Ведет она всегда живые речи.
Коль весел он - на радости его
Найдется в ней сочувственная радость.
В часы тоски, тяжелых скорбных дум,
Она своей улыбкой тихо - гонит
Печали мрак с поникшего чела.
Когда твой дух мучительно гнетет
О смерти мысль, когда перед тобой
Предстанут вдруг ужасные картины -
Прощанья с тем, что в жизни ты любил,
Ночь без конца и узкое жилище
Под каменной, холодною плитой,
И грудь твоя болезненно сожмется
И пробежит по членам дрожь: иди,
Иди тогда под небо голубое,
Прислушайся к немолчным голосам
Из недр земли, из волн шумящих моря,
Из глубины таинственных лесов
Услышишь ты: "близка, близка пора!"
И для тебя померкнет луч денницы...
Не сохранят ни влажная земля,
Которая оплаканных приемлет,
Ни океан безбрежный - образ твой...
Земля тебя питала. Ныне хочет
Она, чтоб к ней опять ты возвратился
И чтоб твое землею стало тело.
Так, прежнего лишившись бытия
И всякий след его утратив, должен
На веки ты с стихиями смешаться.
И будешь ты скалы кремнистой врагом
И глыбы той, которую весной
Плуг бороздит. Столетний дуб прорежет
Твой прах насквозь могучими корнями.
Не одинок сойдешь ты в ту страну:
Ты опочишь там на блаженном ложе,
Где обрели себе успокоенье
Веков давно минувших патриархи,
И мудрые и сильные земли,
И добрые и праведные мужи.
Взгляни кругом: верхи скалистых гор.
Что древностью сравняться могут с солнцем,
Долин, лугов пестреющий наряд
И ручейка прозрачные - извивы,
Безмолвное святилище лесов,
Где Орегон лишь вечный шум свой слышит.
Мильоны там легли со дня созданья!
В пустынях тех царят они одни!
Гам будешь ты покоиться... Пускай
Людьми конец твой будет не замечен
И не почтит тебя слезою друг;
Но все они твою судьбу разделят.
Кто весел, тот тебя проводит шуткой,
Кто удручен заботой тяжкой, мимо
Пройдет угрюм. За призраками оба
Всю жизнь они гоняются; когда же
Придет пора - покинут смех и труд,
И близ тебя усталые склонятся...
Что год, то будешь новых ты
Пришельцев зреть: с тобой соединятся
И юноша, и полной силы муж.
И красотой блистающая дева,
Едва на свет рожденное - дитя,
И женщина, и старец среброкудрый...
Все, все сойдут к тебе сыны земли.
Одно, во след другому, поколенья,
За стеблем стебль, сраженные косой!
Живи же так, чтобы в урочный час.
Когда примкнешь ты к длинным караванам,
Идущим в мир теней, в тот мир, где всем
Готов приют, в жилище тихом смерти,
Не походил ты на раба - в тюрьму
Влекомого всесильным властелином;
Чтоб просветлен был дух твой примирением,
Чтоб к гробу ты приблизился, как тот,
Завесу кто, над ложем опустивши,
Идет ко сну, исполнен ясных грез...

Перевод А. Плещева

Моей старшенькой - девять, а у нас - детский выпуск.
Детки уже перешли на английский настолько, что даже
у меня произошел некий сдвиг в приобщении к англоязычной
поэзии. Предлагаю вам для эксперимента стихи на английском,
автора, писавшего для детей, для взрослых и для гитары.


Forgotten Language

Once I spoke the language of the flowers,
Once I understood each word the caterpillar said,
Once I smiled in secret at the gossip of the starlings,
And shared a conversation with the housefly
in my bed.
Once I heard and answered all the questions
of the crickets,
And joined the crying of each falling dying
flake of snow,
Once I spoke the language of the flowers. . . .
How did it go?
How did it go?


Point of View

Thanksgiving dinner's sad and thankless
Christmas dinner's dark and blue
When you stop and try to see it
From the turkey's point of view.

Sunday dinner isn't sunny
Easter feasts are just bad luck
When you see it from the viewpoint
Of a chicken or a duck.

Oh how I once loved tuna salad
Pork and lobsters, lamb chops too
'Til I stopped and looked at dinner
From the dinner's point of view.


Smart

My dad gave me one dollar bill
'Cause I'm his smartest son,
And I swapped it for two shiny quarters
'Cause two is more then one!

And then I took the quarters
And traded them to Lou
For three times - I guess he don't know
That three is more then two!

Just then, along came old blind Bates
And just 'cause he can't see
He gave me four nickles for my three dimes,
And four is more then three!

And I took the nickels to Hiram Coombs
Down at the seed-feed store,
And the fool gave me five pennies for them,
And five is more then four!

And then I went and showed my dad,
And he got red in the cheeks
And closed his eyes and shook his head -
Too proud of me to speak!

В сегодняшнем выпуске - кусочек Шекспира.
Кусочек в самом прямом смысле - из пьесы "Буря".


Our revels now are ended. These our actors,
As I foretold you, were all spirits and
Are melted into air, into thin air:
And, like the baseless fabric of this vision,
The cloud-capp'd towers, the gorgeous palaces,
The solemn temples, the great globe itself,
Yea, all which it inherit, shall dissolve
And, like this insubstantial pageant faded,
Leave not a rack behind. We are such stuff
As dreams are made on, and our little life
Is rounded with a sleep.


Перевод М.Кузьмина:

Спектакль окончился, актеры наши,
Как я уже сказал вам, были духи,
И в воздух, в воздух испарились все.
И как видений зыбкая основа, -
Все башни гордые, дворцы, палаты,
Торжественные храмы, шар земной
Со всем, что есть на нем, все испарится,
Как бестелесные комедианты, даже
Следа не оставляя. Из такого же
Мы матерьяла созданы, как сны.
Жизнь сном окружена…


Перевод И.Дьяконова:

Наш праздник кончился. Актеры наши,
Как я предсказывал вам, были духи
И в воздух, чистый воздух обратились.
Как эта движимая ткань, виденья,
Подоблачные башни и дворцы,
И сам сей шар, и все чем он обилен
Растает невещественною тенью,
Изсчезнет без следа. Мы - лишь канва,
Чтоб вышить сны, и наш короткий век
Дремотой закруглен.


Перевод М.Донского:

Окончен праздник. В этом представленье
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они. -
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь - о да, весь шар земной.
И как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.