somepoetry | Recent Entries

Уже написан Вертер, Пиноккио украден,
уже закончен пленум (“Звезда” и “Ленинград”),
уже ушeл автобус – какого слова ради
он должен пассажиров ждать на пути назад.
Уже Венере - руки, а пионеру – галстук
отбили, развязали и пьeм на брудершафт,
сжимая еле-еле гранeное лекарство,
где еле-Церетели уместится в ландшафт,
где вера и Венера, и Вертер с пионером...
В начале было слово – ни огонька в ночи,
и скульптор Папа Карло томительно и нервно
сжимает как игрушку полено для свечи.

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/73631.html

Я как будто услышал твой голос ночной,
Я как будто увидел твой контур ночной,
И как будто ударил в меня рикошетом
Оглушающий запах сирени ночной.
Я сказать не могу, что случилось со мной,
Я понять не могу, что случилось со мной,
Мне всего лишь на миг показалось, не больше:
Всё неправда – и ты не простилась со мной.

(1977)

* * *

Отдамся движенью души, её лживому, жгучему бреду,
Покажется мне, что мы снова с тобою в саду...
Засну в электричке, свою остановку проеду,
На чёрной платформе кромешною ночью сойду.
Как поздно! как холодно! как непроглядно – о Боже!
Зловещий перрон – словно в старом кино про войну.
Мне скажут, что здесь километров двенадцать, не больше.
Секунду подумаю. "Надо идти". И – шагну.
Согреюсь. По мышцам прокатятся тёплые волны,
И станет спокойно, как после большого труда.
И так я обрадуюсь этой прогулке невольной,
Как будто мне только её не хватало всегда.
Отдамся движению ног, их надёжному, твёрдому шагу,
Морозу и ветру, ночной молчаливой стране,
И снова почувствую ясность, покой и отвагу,
Которые в каждом упрятаны где-то на дне.
С движеньем сольюсь. Совпаду с безграничным молчаньем.
Исчезнет сумбур суетливого, глупого дня.
И нить моей мысли окажется столь же случайной,
Сколь эта прогулка. И столь же родной для меня.
С мучительной былью сплетётся высокая небыль,
И их расплести никому уже будет невмочь.
А звёздное небо вверху зазвенит, словно невод,
Развешенный кем-то сушиться в морозную ночь.

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/73434.html

Эпиграф 1: Как-то израильтянка, выпускница Бар Илана, рассказывала, что читала в детстве Шленского, в том числе перевод "Онегина", и он ей очень нравился. А в Бар Илане с ней учились русские, и она их попросила почитать ей Онегина по-русски, чтобы услышать мелодию. И поразилась точности перевода. Настолько, что лет десять спустя с удовольствием об этом рассказывала.

Эпиграф 2: один из самых упоительных моментов моего родительства - ребенок с выражением читает наизусть "У лукоморья дуб зеленый". Удивительно, но я тогда впервые впечатлилась тем, как волшебно звучат эти стихи.

Да, так вот, перевод "Лукоморья" на иврит. Не Шленский, а, как выясняется, Алекс Бендерский, но тоже исключительно хорош:

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/73140.html

http://borkhers.livejournal.com/2014081.html

7 Х 7

1
привет тебе свободный русский стих
верней стесненный рифмой ритмом темой
увядшей политической системой
бутылкой на двоих или троих
ты можешь быть то одой то поэмой
сонетом хорошо не теоремой
не формулой которую постиг

2
мозгляк в лабораторном кабинете
где колба на штатив закреплена
и сущность поднимается со дна
поблескивает в красноватом свете
и учит что материя одна
живет и в негодяе и в поэте
заранее на тлен обречена

3
и что там тот красавец Аполлон
и дружных муз тела без покрывала
что тучка нам что как-то ночевала
с утесом украшая темный склон
как ветреная дева после бала
уж лучше бы по небу кочевала
считала б на полях грачей ворон

4
и прочих птиц небесных чьи рулады
стихам сродни но мне картавый грай
приятней как на лире не играй
не одолеешь ты певцов эстрады
тем более певиц а те и рады
попсой тревожить мой унылый край
где нет казны но все мы казнокрады

5
привет тебе одическая спесь
привет тебе ямбическая сила
и страсть что проникает в нас без мыла
и в нашем теле образует смесь
не хуже динамита и тротила
итак ликуйте труженики тыла
умрет поэт но он умрет на весь

6
о нет не весь душа в заветной лире
и как там дальше знал ведь назубок
но потихоньку отнимает Бог
все то что дал поэту в скорбном мире
сначала память а каков итог
известно всем но понимая шире
проблему скажешь важен эпилог

7
привет Набоков ведь не может слух
вот так проститься с музыкой рассказу
дать замереть без подготовки сразу
ну хоть бы дали сосчитать до двух
сменить эпитет и закончить фразу
назло врагу кондуктору спецназу
и выйти в полдень на цветущий луг

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/72765.html

Что нам делать, умеющим кофе варить,
А не манную кашу?
С этим домом нетопленым как примирить
Пиротехнику нашу?

Что нам делать, умеющим ткать по шелкам,
С этой рваной рогожей,
С этой ржавой иглой, непривычной рукам
И глазам непригожей?

У приверженца точки портрет запятой
Вызывает зевоту.
Как нам быть? На каком языке с немотой
Говорить полиглоту?

Убывает количество сложных вещей,
Утонченных ремесел.
Остов жизни — обтянутый кожей Кащей —
Одеяние сбросил.

Упрощается век, докатив до черты,
Изолгавшись, излившись.
Отовсюду глядит простота нищеты
Безо всяких излишеств.

И, всего ненасущного тайный позор
Наконец понимая,
Я уже не гляжу, как сквозь каждый узор
Проступает прямая.

Остается ножом по тарелке скрести
В общепитской столовой,
И молчать, и по собственной резать кости,
Если нету слоновой.

1994 год

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/72682.html

Все же надо какое-то вводное слово, да?
Я закрыла стихотворную рассылку семь с лишним лет назад. Несколько лет мне было совсем не до стихов, потом не совсем, иногда я вешала хорошие стихи в своем журнале, потом стала думать "А у меня ведь есть для этого специальное место"... В какой-то момент я созрела и решила разморозить "Немного поэзии". И еще меня попросили выложить куда-то мои собственные стихи.

Мои стихи лежат вот здесь, я, по старой традиции, привязала их к своему дню рождения.
Журнал "Немного поэзии" размораживаю, ни к чему не привязывая. Никакой системности и регулярности не запланировано, просто буду вешать стихи сюда, а не в свой обычный журнал, и, надеюсь, чаще.
Welcome back!

P.S. Совсем без системности не могу. Расставила тэги на старых постах. Там много прекрасных стихов; я, наверное, некоторые повторю, не удивляйтесь.

Crossposts: http://somepoetry.livejournal.com/72400.html

( Оглавление. 2007 год. )

Дорогие мои читатели,
Наша стихотворная рассылка выходила больше пяти лет.
Спасибо вам за то, что вы читали ее все это время.
В этом году я рассылала стихи редко, а потом и вовсе перестала.
Настало время официально объявить о том, что проект закрыт.

В наступающем году письма с адреса "Немного поэзии" не будут
ждать вас по понедельникам в почтовом ящике. Но мы наверняка
продолжим встречаться - в виртуальном пространстве и в настоящей жизни.
Потому что жизнь продолжается!

С Новым Годом вас, мои дорогие читатели!
Счастья вам, любви, и маленьких повседневных радостей.

Конец прекрасной эпохи

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

Декабрь 1969

* * *

Потакая зиме,
вечер квёл и на тонкости скуп;
и дрожит дурачок,
и лепечет, мол, все мы во сне —
лишь мерцает во тьме
(притаился у выступа губ)
сигаретный зрачок,
расширяясь от пропасти вне.

Унаследуй меня,
близорукого времени грязь:
мотылька придави,
осыпая на крылья песок;
но шепни, хороня,
почему и откуда взялась
беспредельность любви,
чью инфекцию так и не смог

одолеть ни один
перебежчик из света во мрак,
ибо все мы гнием
под пластами прошедших эпох.
И до самых седин,
населяя вселенский барак,
мы сдаемся внаем
инженеру по имени Бог.

И куда ни смотри:
бьются лбами о мрамор, моля
о приходе того,
кто, как все, но отлит в серебре.
Бог — один и внутри,
где-то в самом начале нуля:
это сумма всего,
что известно о зле и добре.

Стансы

Мизантроп, сорванец, ипохондрик, совсем ничей,
то ли раб в сюртуке, то ли барин в овечьей дохе —
под карманную музыку мелочи и ключей
сочиняю последние главы нашей с тобой эпохи

не-возврата. И до рассвета, как водится, не усну —
слишком много ливней вплелось между прошлым летом
и твоими апрелями, мартами... Ну их, ненужных, ну...
ибо, будучи циником, легче укрыться пледом,

и подумать, что жизнь (эта сумма шагов от прошлых
не-случайностей к будущим) — оскорбительна к нам, похоже…
В общем, что бы тебе ни снилось — пуля ли, яд ли, нож ли:
ты умрешь от любви, дорогая. Я — полагаю — тоже.

* * *

Слепых созвездий рой осиный, луны фруктовый леденец.
Висит над городом осенней грозы дамоклов кладенец.

О ноябре - черна как сажа - листвою жухлою ропща,
бормочет ночь, белье пейзажа в холодных лужах полоща.

Деревья призрачные шатки и беззастенчиво голы,
и ветер облачные шапки срывает неба с головы.

Витийствуй, непогодь, покуда густа тумана пелена,
а неба грязная посуда похлебки ливневой полна.

Морозом пахнет воздух пресный: легко им дышится, пока
на горле осени окрестной зимы сжимается рука.

В новостях мелькнуло сообщение, что Шимон Перес,
удивительно нелюбимый всеми свеженазначенный
израильский президент, архитектор мирного процесса
и нобелевский лауреат, тоже стишками балуется. Муж
немедленно предложил разослать творения Переса.
Однако, перед 9 ава - днем, на который в еврейской
истории приходится целая череда страшных событий,
от разрушения Храма до уничтожений гетто и позорного
изгнания поселенцев Газы из собственных домов евреями
в военной форме, мы почитаем что-нибудь более ценное
из ивритской поэзии.

Перед закатом

Выйди, стань пред закатом на балкон, у порога,
Обними мои плечи,
Приклони к ним головку, и побудем немного
Без движенья и речи.
И прижмемся, блуждая отуманенным взором
По янтарному своду;
Наши думы взовьются к лучезарным просторам
И дадим им свободу.
И утонет далеко их полет голубиный
И домчится куда то -
К островам золотистым, что горят, как рубины,
В светлом море заката.
То - миры золотые, что в виденьях блистали
Нашим грезящим взглядам;
Из-за них мы на свете чужеземцами стали,
И все дни наши - адом...
И о них, об оазах лучезарного края,
Как о родине милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Звезды ночи унылой.
И навеки остались мы без друга и брата,
Две фиалки в пустыне,
Два скитальца в погоне за прекрасной утратой
На холодной чужбине.

* * *

Приюти меня под крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.
Наклонись тихонько в сумерки,
Буду жаловаться я:
Говорят, есть в мире молодость -
Где же молодость моя ?
И еще поверю шопотом:
И во мне горела кровь;
Говорят, любовь нам велена -
Где и что она, любовь ?
Звезды лгали; сон пригрезился -
И не стало и его;
Ничего мне не осталося,
Ничего.
Приюти меня поп крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой...

Вечер

Снова солнце взошло, вновь поникло за лес,
День прошел, и не видел я света;
День да ночь, сутки прочь - и ни знака с небес,
Ни привета.
И на западе снова клубятся пары,
Громоздятся чудовища-тучи -
Что там ? зиждет миры или рушит миры
Некто дивно-Могучий?
Нет, не зиждутся там и не рушатся там
Ни миры, ни дворцы, ни престолы:
То свой пепел струит по земным наготам
Серый вечер бесполый.
И шепчу я: в заботах о вашем гроше
Своего не сберег я червонца... -
И встает Асмодей и хохочет в луче
Уходящего солнца.

Когда виртуальный мир только начинал свое существование,
казалось, он сильно отличается от реального. Виртуальные
люди бесплотны, и не люди вовсе, а само-сконструированный
образ - и в общении, и внешне. Вешаешь фотографию 20-летней
давности, а то и вовсе не свою - таким тебя и представляют
сетевые собеседники.
Виртуальные люди вечно молоды, и лишь понарошку смертны.
На заре интернет-общения в это легко верилось, наверное, потому,
что очень хотелось. Или потому, что мы тогда были моложе.

Вадим Каневский был японистом по образованию и жил в Японии.
"Собранные здесь стихи, - пишет Дмитрий Манин в предисловии
к сборнику Каневского, - написаны Вадимом в сети, на моем сайте
"Буриме", на выданные компьютером случайные рифмы... <Эти стихи>
темны и суггестивны, как иероглифы, странны и печальны, как
судьба их автора... Наделенный незаурядным талантом общения,
он легко обращал окружающих в друзей, мечтал о семье и детях,
был дважды женат и умер в глубоком одиночестве в возрасте 40 лет.
Деньги на похороны прислали десятки любивших его людей
с разных концов света."

Книжку тоже издали любившие его люди с разных концов света.

* * *
Очнулся в месте очень странном,
И настроенье не для песен...
А это кто там за диваном?
Ух ты, действительно, мир тесен!

* * *
Войти, сказать: "Спокойно, я Матроскин.",
Загородить от пули лесбиянку...
А вместо этого живешь, такой неброский,
Доверив все транзакции Сбербанку.

* * *
О кассирши, сидящие в клетке!
Я - ваш призрак оранжево-палевый.
Моё сердце в крови искупали вы,
Феминистки, эсэрки, кадетки...

Высшая и последняя
Выстрелы, взрывы, на биржах царит суматоха
Глупый стреляется, умного душит зевота
"Новая эра свои открывает ворота"
Урка глобальный разводит вселенского лоха

* * *
Грустит поэт. Стило ему обрыдло.
Недостижим ехидный идеал -
Мертвеет всё, что он ни воспевал:
Любовь, гроза, фруктовое повидло...

Честная попытка
Моё воображение в пустыне
Пытается, натужно хохоча,
Изобразить условного грача
В кустах метафорической полыни.

* * *
С моря соленый, из города пряный
Ветер над волнами носится пьяный.
Синее счастье, зеленое горе,
Линия смерти в далеком просторе.

* * *
Теки, усталая вода, через ажурный акведук,
Теки, пока не дожевал я свой последний огурец.
Уже грызун нырнул в волну, не знаю, самка ли, самец...
Уже поплыл по воле волн мне приготовленный сундук.

* * *
Так я и умер...
А браузер все рыщет
В поисках тебя

По следам прошедшего американского Дня Независимости
(что-то он был вялый в этом году, почти без главного
атрибута любого американского праздника - заваленных
подходящим по расцветке барахлом магазинов).
Несколько стихов разных американских поэтов взяты из
лекции Александра Лейзеровича "Поэты США по-русски".

Эпитафия, написанная Бенджаменом Франклином
самому себе в возрасте 22 лет.

Бренная оболочка
Бенджамена Франклина,
типографа,
подобно обветшалой книге
с утерянными страницами,
стёршимися тиснением и позолотой переплёта,
покоится здесь пищей для червей
в ожидании нового издания
в более совершенной редакции,
исправленной и дополненной
Автором

Перевод Александра Лейзеровича

Генри Торо (Henry David Thoreau)

Вся жизнь моя – по берегу прогулка,
Настолько близко к морю, как могу.
Порой волна меня окатит гулко,
Когда замешкаюсь на берегу.
Я часто занят пристальной разведкой,
Чтоб выхватить из волн морской улов –
Ракушку хрупкую иль камень редкий,
Что Океан мне подарить готов.
С немногими встречаюсь я нежданно,
Морская даль милей всем, чем земля.
Мне кажется, что тайны Океана
На берегу постигну глубже я.
В глубь прячет жемчуг море голубое
И водорослей красных волоса,
А здесь я ощущаю пульс прибоя
И слышу всех погибших голоса.

Перевод Михаила Зенкевича

Уолт Уитмен.

Тебе

Первый встречный, если ты, проходя,
захочешь заговорить со мною,
почему бы тебе не заговорить со мною?
Почему бы и мне не начать разговора с тобой?

Перевод Корнея Чуковского

* * *

Я слышал вас, сладко-торжественные трубы органа,
         воскресным утром проходя мимо церкви;
Ветры осени, в сумрачных чащах я слышал
         ваши медленно-протяжные звуки над моей головой,
                                    траурной полные печали;
Я слышал превосходного итальянского тенора в опере,
         я слышал сопрано в певучем звучаньи квартета;
Сердце любви моей, и тебя я слышал – низкое пенье
         в запястьях горячих вкруг моей головы,
Слышал биенье твоё в тишине, звонкие молоточки,
         когда всё в мире стихло, над ухом моим … этой ночью.

Перевод Александра Лейзеровича

1 июля обещан третий номер альманаха "Флейта Евтерпы",
в редколлегию которого меня занесло неисповедимыми путями.
Петр Ильинский - мой, так сказать, коллега по редколлегии.

* * *

Не последним и не первым
Я касаюсь рукава -
Ты надеешься, наверно,
На какие-то слова.
Волосами-якорями
Набухают узелки,
Время плачет пузырями,
Разрастаются долги.
Чертит звездную дорожку
Глаз раскрытых бирюза -
Ты хотела бы, возможно,
Мне о чем-то рассказать.
Звук барахтается, тонет,
Плачет в мягкой черноте -
Умирающие кони
Не найдут пути к воде.
Фейерверки пышным кругом
Разлетаются в ночи,
Непонятные друг другу,
Мы по-прежнему молчим.
Нам к вину добавил склянку
Усыпляющих чернил
Добрый и бескрылый ангел
Тех, кто в юности любил.

* * *

Что за знакомство! И что за соседство!
Нет от блаженства целебного средства -
Видимо, нам друг от друга не деться -
Словно не хватит обыденных бедствий.
Будто нам мало креста и кургана,
Жгучей зимы, прилетающей рано,
Неисцелимого с детства изъяна,
Ржавых гвоздей и венков из бурьяна.
Мало - душе пребывать в нищете,
И возвращаться домой на щите,
Вечер - в обиде, а ночь - в тесноте,
День - в глухоте, слепоте, немоте.
Снег разрыхляют босые дожди,
Волосы вьются, забыв бигуди,
Но не грусти, а замри - погоди -
Главные беды у нас впереди.

* * *

Нет печали, даже малой —
Что «потом», «тогда», «теперь»?..
Лишь усталости подвалы
Распахнули плавно дверь.
И никто никем не брошен
На замерзшую кровать —
Хорошо, прощаясь с прошлым,
Ни о чем не тосковать.
И припев из песни дальней,
Как последнее письмо,
Все доносит: «I don’t love you,
I don’t love you anymore».

Юлия Друнина - женский голос той самой войны,
о которой любят повторять про не женское лицо.
Очень женский взгляд на войну - почти все ее стихи.
Но я пыталась выбрать разное, так что, кроме войны,
получилось обычное женское - любовь да одиночество.

Два вечера

Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел -
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
- Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..

Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
- Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах...
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..

Любовь

Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведешь.
Ты говоришь:
- Не так уж он красив! -
А сердце отвечает:
- Ну и что ж!

Все не идет к тебе проклятый сон,
Все думаешь, где истина, где ложь...
Ты говоришь:
- Не так уж он умен! -
А сердце отвечает:
- Ну и что ж!

Тогда в тебе рождается испуг,
Все падает, все рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу:
- Пропадешь!-
А сердце отвечает:
- Ну и что ж!

* * *

Двое рядом притихли в ночи,
Друг от друга бессонницу пряча.
Одиночество молча кричит,
Мир дрожит от безмолвного плача.
Мир дрожит от невидимых слез,
Эту горькую соль не осушишь.
Слышу SOS, исступленное SOS -
Одинокие мечутся души.
И чем дольше на свете живем,
Тем мы к истине ближе жестокой:
Одиночество страшно вдвоем,
Легче попросту быть одинокой...

Стихотворный проект выдыхается. Я веду
его уже шестой год, и в жизни моей за
это время изменилось практически все.
Стоит ли удивляться, что я устала от стихов,
и ленюсь отправлять их вовремя. В общем,
дойдем до юбилейного номера 300 и попрощаемся.
С другой стороны, впереди еще 35 выпусков!

* * *

В могучей стране, где легко обходиться без отчества,
где в южном подбрюшье пригрелась веселая Мексика,
где кофе безвкусный намешан со сливками общества,
а взмахи бейсбольною битой - с речами дислексика;

в великой стране, где стрельбою не портит озон ЧеКа,
где мажут на хлебушек масло пониженной жирности,
где деньги совпали по цвету с травою газончика,
а мощный "Корвет" чуть пестрее тропической живности;

в беспечной стране, где со старою верною рацией,
всегда и легко исполняющей щучьи веления,
пророк Магомет за гражданской следит авиацией,
решая, какое кому суждено приземление;

в свободной стране, где уверуй хоть в Будду, хоть в Одина,
где, пол изменяя, начальник выходит в начальницы,
я так и не понял, с чего начинается Родина,
зато очевидно, на чём она часто кончается.

Облади-облада

Холода у нас опять, холода...
Этот вечер для хандры - в самый раз...
В магнитоле - "Облади-облада",
а в бокале черной кровью - "Шираз".
И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам...
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!
И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз...
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.
Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.
Ничему ещё свой срок не пришел,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.
Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк...

(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).

Промежутки

Серой пылью, травой и прахом
обязательно станет каждый.
Всё исчислено.
А пока что
остаются да Винчи с Бахом,
Модильяни, Рембо, Прокофьев,
Боттичелли, Толстой, Стравинский,
осторожная терпкость кофе
и сугревный глоточек виски.

Остаются БГ и Заппа,
уморительный взгляд коалы,
и хрустальной росы кристаллы,
и пьянящий сосновый запах,
остаются слова и споры,
и грибные дожди, и ветер,
и один человек,
который
стоит всех остальных на свете.

Промежутки всегда набиты
мелочами
и чем-то важным
до момента, когда однажды
мы с последней сойдем орбиты
под прощальный аккорд заката,
отыгравши все ноты в гамме...
Чтоб вернуться назад
когда-то
серой пылью,
травой,
дождями.

Еду в отпуск, следующий выпуск - в июне.
Вот как раз, стихи о вечном, чтобы вы без меня
не скучали. Хотя, по-моему, гораздо не скучнее
думать о любви и о лете.

* * *

О любви, которой не будет уже,
О любви… давай-ка умерим прыть!
Юность, зрелость - канули в мираже,
Ну а к старости лучше глаза закрыть.

Потому что лишь возрастает долг,
Сколько ни отдай. Под процент какой
Нам ссужают жизнь? Вот и век наш - волк -
Уже сдох, и сумерки над рекой

Тяжелеют. Да, над рекой времен,
Оказавшейся двойником Невы.
О любви - зачем? Пусть лепечет клен
Свои жалобы космам ночной травы,

И к утру очнувшись в слезах, листва
Снова станет доискиваться причин…
Чтобы без насилья, без воровства,
Без того, о чем мы теперь молчим.

Песочные часы

И не река времен, а струйка
Сухого, рыжего песка.
В частицы твердые спрессуй-ка
Минуты, дни, года, века,

И запаяй в стеклянной тверди,
Оставив капилляра нить,
Раз жизнь, перетекая к смерти,
Не может с ней повременить.

Зачем спешить! Лежи на пляже,
Сжимая легкий прах в горсти.
Оно и не заметит даже,
Оно безмерно. "Отпусти! -

Шепчу, - что от песчинки проку?
Им у тебя потерян счет".
Зачем я этому потоку,
Который сам собой течет?

* * *

То, что погибли мы, сказано так давно,
Что искрометное в новых мехах вино

Скиснуть успело, наверное, сотню раз.
Нет, ты не думай, что мир этот кто-то спас.

Да, мы погибнем, но, к счастью, масштаб иной
Времени у пророка, когда говорит с Луной,

С дальними звездами, с Богом прозревший он.
Жизнь поколения - лишь мимолетный сон.

Вымрет, как прочие, наш человечий вид,
Солнце когда-нибудь землю испепелит,

Да и галактика в черной замрет дыре.
Но выхожу я из дома - а во дворе

Осени алой последний закатный блик.
Благо тому, кто не вечен и не велик,

Как однодневка-бабочка, чей полет
В ласковом свете до ночи не доживет.

Без комментариев сегодня. Конец семестра.
Пытаюсь за два дня закончить семестровый проект.
Свет в конце туннеля сквозь дым из ушей не видно.

шарманка-джаз

1

день
(я и сейчас не знаю – не последний
в цепи всех прочих?) встал на мостовой
предчувствием (опять...) толпы осенних
междоусобиц неустройств наследных
с зимы стоящих в очередь за мной

мой долгий ящик кажется стал тесен
друзьям и кредиторам – на века
мне обещали тишину звонка
монтеры разрушающихся лестниц
(но жэком скорректированный план
надежде глупой живо вырвал клапан -
я вновь доступен всем и интересен)

всем надо знать: каких еще я песен
швырну в их объегоренный карман
(на место взятых до июня денег)
когда верну (верну ли?) ей роман
(оставленный в апреле на кушетке
с закладкой на прологе) и вообще-то
не собираюсь ли (случайно?) в магадан?

живя –
я тоже нарушаю чей-то план
(как мой нарушен жэком был намедни)
со мной им – как с нашкодившей природой...
так посевной в любое время года
то с почвой не везет то с непогодой
живя – я поднимаю чьи-то сходни
в момент когда команду ждут к обедне...

день
разобрал все вешалки в передней
и разбросал капканы – тут и там

я – хищник
в угол загнан весь мой путь
я и не знал что у следов есть запах
конечности
(им – верно – пахнет грусть
на всех ее поверхностных этапах)
я – верно загнан

здесь на каждый куст
день вывесил флажки – и те в заплатах:
квитанций... санкций – от угроз до штрафов...
живя я должен каждому – укус
(убейте! но не бейте – а? ребята?)

день хрустнул как червонец...
я боюсь
у осени есть все черты расплаты
вон – почтальон накинул капюшон...
клянусь: я очень скоро изменюсь!

листки осенней сырости чреваты
желтением
и съездом

адресата

2

мой джаз? нет он не манит сексом – фоном
ему я подобрал бы сердце с тромбом
под блузкой голубого цвета слез
о том чему не сбыться

блюзко
ровно
мой джазовый аккорд звучит как в коме
(наверно) голос господа под гомон
контрабасистых ангелов –

мой джаз
играется обрывисто
неровно
как ставни покосившегося дома
играют ветер –

так в чреде берез
найдется клавиша – запавшая настолько
что память и не помнит суть восторга
пустившего весь поезд под откос –

а только то
что – было
и всерьез!
мой джаз – дитя чей мозг уже подрос
до знания любви:

что на заборе –
святая правда сердца и стрельца
и в этом столько ж счастья
сколько горя!

...кровью от лица
отхлынут волны и утихнет вскоре
мой джаз – как бесконечный гул конца
из раковины вытекшего моря...

11

что: сухость в горле? это от листвы
шуршащей по асфальту... каменеют
на ветках железы... парк накурил травы
и слег на грунт – за ним не заржавеет

осеннею покрыться кожурой
уснуть треской прикинуться пустыней...
преображенье почвы под стопой –
не волшебство но что-то вроде... ныне

скорей всего – введение в исток
в исход с земли на небо... позже будет
зеркальным блюдом отражать восток
неджинов покидающих сосуды...

и маленькие глупые жучки
(среди которых правда есть поэты)
про это сложат странные стихи
и некрологи в утренних газетах...

Весна в Новой Англии обычно наступает не раньше,
чем начинаешь всерьез верить, что в этом году ее
не будет. Кончается апрель, но до сих пор неясно,
когда случится это жест доброй воли. Видимо, поскольку
человек все еще надеется, природа все еще не спешит.
~~Елочка, зажгись!~~
Предлагаю уделить этой угрюмой местности немного внимания
и почитать кого-нибудь из авторов, вошедших в Антологию
русской поэзии Новой Англии.

Полный венок памяти А.Д.Сахарова можно прочесть здесь.

Сонеты из венка.

3

И новые взойдут в небесном лоне
Светила недоступной высоты,
И новые весенние цветы
Распустятся на бывшем полигоне,
И снова на убитом фараоне
Воздвигнут пирамиды и кресты,
И вновь, поняв бесплодие тщеты,
Трагедия предстанет в фельетоне.
Так отчего ж одних при взгляде в даль
Охватывают сумрак и печаль,
Другие беззаботны и беспечны,
А третьи ждут без страха на челе,
Хотя и знают, что как всё, не вечны
И в свой черёд сподобятся золе?

5

И новые взойдут в небесном лоне
Светила недоступной высоты,
И новые весенние цветы
Распустятся на бывшем полигоне,
И снова на убитом фараоне
Воздвигнут пирамиды и кресты,
И вновь, поняв бесплодие тщеты,
Трагедия предстанет в фельетоне.
Так отчего ж одних при взгляде в даль
Охватывают сумрак и печаль,
Другие беззаботны и беспечны,
А третьи ждут без страха на челе,
Хотя и знают, что как всё, не вечны
И в свой черёд сподобятся золе?

11

Незрима грань могилы и купели!
До середины наша жизнь длинна,
Нам кажется, что сбудется она,
В цвету сады и в моде менестрели.
Лишь у развалин первой цитадели
В недоуменье сгорбится спина,
А дальше - грязь, потери, седина
И годы камнепадом полетели...
Итог неуловимый, как фантом:
Не так. Не то. Не с теми. Не о том...
А чёрный клюв уже нацелен в темя!
А там, где Жизнь и Вечность сведены,
Стоит Забвенье и свернулось Время
У этой грани, словно у стены.

15

Далёких звёзд, растаявших во мгле,
Не виден след на вечном небосклоне.
И новые.вэойдут в небесном лоне,
И в свой черёд сподобятся золе.
Но не напрасно, мучась в кабале,
Мы пляшем в заводном аттракционе:
Есть высший смысл в незыблемом законе -
В расплате, в одиночке и в кайле,
И в том, чтоб пред собой не прятать глаз.
Я верю что-то есть превыше нас;
Незрима грань могилы и купели...
У этой грани, словно у стены,
Кладу венок, где терном сплетены
Звенящие тревожно иммортели.

*ובדממם הבוקר יעלה - написано возле Вечного Огня у входа в Кнессет.

День памяти павших в войнах Израиля отмечается перед
Днем Независимости. Чтобы на закате, за последними речами
памяти павших, прочесть поминальную молитву и зажечь
двенадцать факелов за процветание Государства Израиль.

В израильской поэзии много гордости сквозь слезы.
Как и во всей еврейской истории.

* [у-ве-дмамАм а-бОкер йалЕ] - букв. "и в их крови встанет утро"

Летняя ночь

Тишина в пространстве громче вихря,
И в глазах кошачьих блеск ножа.
Ночь! Как много ночи! Звезды тихо,
Точно в яслях, на небе лежат.

Время ширится. Часам дышать привольно.
И роса, как встреча, взор заволокла.
На панель поверг фонарь ночных невольников,
Потрясая золотом жезла.

Ветер тих, взволнован, легким всадником
Прискакал, и, растрепав кусты,
Льнет к зеленой злобе палисадников,
Клад клубится в пене темноты.

Дальше, дальше ввысь уходит город
С позолотой глаз. Урча, без слов,
Испаряют камни гнев и голод
Башен, крыш и куполов.

Рассвет после бури

Разбит, прибит,
Базар, хромая, встал
С разгромленных телег, с сугробов сена,
Очнувшись,
Циферблат на башне сосчитал
Свои часы
Последние до смены.

Но пахнет улица
Еще дождем,
И памятник, сияя
Мокрыми глазами,
С моста глядится в водоем.
И дышит дерево –
И дышит пламенем рассветного расцвета,
И именем грозы, громов и лета.

Перевод Л.Гольдберг

Огненный бастион

Дымится и хрипит старинный гнев земли,
И местью бредит он, как раб в неволе…
Земля –
Она твоя в крови проклятий и молитв,
Она в глазах твоих осела белой солью.

Древней любви и слов ее прожженный прах,
А жажда
Первых лоз и струй вина древнее.
И человек во сне, и дерево в корнях –
Заложники ее. Всегда при ней и с нею.

Терзай ее металлом заступов –
Она
Щетинится щитами огненно и сухо.
И потом рук своих расплачешься ты под
ее неслышащим, окаменевшим ухом.

Но лишь растаял звук
То видишь, горы спят,
Не отступив.
Сильны.
Ни дрожи, ни ответа.
И над тобой, жесток, незыблем и распят,
Сияет дикий ад голубизны и света!

Сегодня в Израиле поминают жертв Катастрофы -
геноцида еврейского народа, унесшего шесть миллионов.
Это треть довоенного еврейского населения планеты.
Половина сегодняшнего. Пресловутый еврейский вопрос,
в общем, решен, пара поколений - и все.
Есть достаточно желающих считать это естественным процессом,
кивать на ассимиляцию и декларировать, что через 60 лет
война давно закончилась. Есть немало израильтян, всерьез
полагающих, что Германия расплатилась сполна, что родившихся
после войны детей, чьи родители не могли вести нормальную жизнь
после пережитого, все это никак не касается, и что если кто-то
говорит: "Как же вы, евреи, надоели со своей Катастрофой", - это
серьезный повод перестать напоминать - и им, и себе.
И все это лишн ее доказательство того, что Катастрофа не кончилась.

* * *

Он лепил хлеб из песка, он был занят
в солнечном полдне лета,
печальный карлик с большими глазами,
маленький мальчик из гетто.

И вдруг из горла вырвался смех,
а он ведь не знал, что это,
но понял по лицам, что это грех, —
маленький мальчик из гетто.

А ночью над ним, качая бороду,
с глазами печально-мудрыми
пел молитвы дедушка Борух,
сухой и желтый, как мумия.

Потом старики накрывались белым,
худыми ладонями пол мели,
садились в ряд, шептали и пели, —
недвижные белые холмики.

Наверно, трудно разжалобить Бога:
столько слезных молитв было пето!
Он был ребенком, но знал он много,
маленький мальчик из гетто.

Печальный карлик с большими глазами,
он был не из одиночек:
звезды были ему друзьями.
Не желтые. Те, из ночи.

белые звезды. Он видел их ясно,
он ждал и смотрел на них часто так.
Он знал: лишь звезды станут красными,
всем будет свободно и счастливо.

Ах, облачком стать бы, помчаться с ветрами
к тем звездам. Придете ли скоро вы?
Я мальчик, мне плохо, и папе, и маме,
и бабе, и дедушке Боруху.

Потом их заставили рано подняться.
Сказали, что там будет лучше...
Труба пребольшая. Так вот, где родятся
красивые черные тучки!

Зачем же он плачет, мой дедушка старый?
Ведь он не знает, что это...
Ты счастлив, родной. Ты облачком станешь,
маленький мальчик из гетто.

... Был мир. И дети катали обручи
в солнечных полднях лета.
И тихо плыло над ними облачко —
маленький мальчик из гетто.