somepoetry

Весенний цикл еврейских дат весьма символичен.
Между Песахом, праздником обретения национального "я",
и Днем Независимости государства Израиль
отмечается День Памяти Жертв Катастрофы,
соседствующий в этом году с Днем Победы.

Стихи Переца Маркиша переводили многие - от сыновей
поэта до Анны Ахматовой. Судя по всему, еврейским
в творчестве Маркиша был только язык. Читая обличительные
стихи о религиозных евреях и напоминая себе, что написаны
они на идиш, я ловила себя на чувстве полного абсурда.

Похожие ощущения вызывали и поэтические приемы. Описания
природы полны драматических эпитетов, закат всегда кровав,
а любые человеческие деяния зловещи. Глядя на даты
под стихами - 20-е, ранние 30-е годы, я каждый раз
думала: "Не гневил бы Бога такими словами".
Но дошло до подлинно страшного, и слова стали очень простыми.

Кусок мыла.

1

Не в этом ли сгустке — плоть сына ее? —
Мерещится матери сквозь забытье:

Так вот он, найденыш, родное дитя!
Вся в струнку, суставами глухо хрустя,

С отчаяньем, стынущим в звеньях глазниц,
Надрывней всех плакальщиц, всех вестовщиц,

Бруску, где сыновнее имя живет,
Последнюю почесть она воздает.

Она погребенью вот это предаст…
Храни его, дерна могильного пласт!

2

Ей это досталось, лишь ей, лишь одной —
Что делать с кирпичиком плоти родной?

В глазах — пустота, на губах — волдыри.
Весь день она шла, не приметив зари.

Всю ночь эту ношу сжимает в руках
И к небу подъемлет невиданный прах.

К земле она снова свой клонит зрачок,
И нет ни слезы на пергаменте щек.

И рот ее замкнут и нем, и суров —
Не вырвется ль сердце само из оков?

Весь мир ей теперь обойти предстоит...
В кирпичике мыла — лик сына сквозит!

3

Весь мир исходить предстоит им вдвоем...
— А если чужой ты, где мать мы найдем?

Не с неба ли ты? Не в земле ли ты рос? —
В бесслезных глазах — неуемный вопрос.

Но что ей до неба! Что ей до земли!
Вот марка, оценка и граммов нули...

Как собственность это к ней на дом пришло:
Сев на пол, покуда не станет светло,

Допрашивать будет находку свою
У грани судеб, у земли на краю!

Но детская зыбка сквозь мыло видна, —
Да, вот оно, то, что вскормила она!

4

Колышется зыбка, но горе не спит:
Рука испытующе прах теребит,

И взор, как стрела, устремляется в пол —
На что ж это там, в темноте, он набрел?

Два новеньких детских стоят башмачка.
Где ж ножки для них? Приведут ли сынка?

Колышется зыбка, но горе не спит:
Какие следы еще темень таит?

Как будто — шапчонка и мех пальтеца?
Не детские ль ручки коснулись лица?

Но — свет! И для бреда нет больше причин:
Да, мыльною щелочью стал ее сын!

5

Весь мир исходить предстоит им вдвоем...
— А если чужой ты, где мать мы найдем?

Не с неба ли ты? Не в земле ли ты рос? —
В бесслезных глазах — неуемный вопрос.

Она погребенью вот это предаст...
Храни его, дерна могильного пласт!

Ни пепла, ни тлена, ни звона костей?..
Кого ж похоронит? — неведомо ей.

1946
Перевод М. Тарловского