Выпуск 254. Joseph Brodsky

[somepoetry]

Уже одиннадцать лет как Иосиф Бродский стал достоянием
Вечности. Его цитируют, анализируют, издают, переводят.
Глядя на переводы, невольно с печалью осознаешь, что все,
в переводах на русский читанное, разных авторов, должно быть,
тоже... Тоже переводилось из лучших побуждений.
Хотя там и сям мелькают находки. Мне понравилась самая первая
строчка в "Двадцати Сонетах к Марии Стюарт":
"Mary, I call them pigs, not Picts, those Scots".
Хожу и повторяю. Остальное даже как-то и не выговаривается.


* * *

From nowhere with love the enth of Marchember sir
sweetie respected darling vut in the end
it's irrelevant who for memory won't restore
features not yours and no one's devoted friend
greets you from this fifth last part of earth
resting on whalelike backs of cowherding boys
I loved you better than angels and Him Himself
and am farther off due to that from you than I am from both
of them now late at night in the sleeping vale
in the little township up to its doorknobs in
snow writing upon the stale
sheets for the whole matter's skin-
deep I'm howling "youuu" through my pillow dike
many seas away that are milling nearer
with my limbs in the dar playing your double like
an insanity-stricken mirror.



From "So forth" (1996, written in English)

Ab Ovo

Ultimately, there should be a language
in which the word "egg" is reduced to O
entirely. The ltalian comes the closest,
naturally, with its uova. That's why Alighieri thought
it the healthiest food, sharing the predilection
with sopranos and tenors whose pear-like torsos
in the final analysis embody "opera."
The same pertains to the truly Romantic, that is,
German poets, with practically every line
starting the way they'd begin a breakfast,
or to the equally cocky mathematicians
brooding over their regularly laid infinity,
whose immaculate zeros won 't ever hatch.



To my daughter

Give me anothe life, and I'll be singing
in Caffe Rafaella. Or simply sitting
there. Or standing there, as furniture in the corner,
in case that life is a bit less generous than the former.

Yet partly because no century from now on will ever manage
without caffeine or jazz, I'll sustain this damage,
and through my cracks and pores, varnish and dust and over,
observe you, in tweny years, in your full flower.

On the whole, bear in mind that I'll be around. Or rather,
that at inaimate object might be your father,
especially if the objects are older than you, or larger.
So keep an eye on them always, for they no doubt will judge you.

Love those things anyway, encounter or no encounter.
Besides, you may still remember a silhouette, a contour,
while I'll lose even that, along with the other luggage.
Hence, these somewhat wooden lines in our common language.


Дочери

Дай мне другую жизнь – я часами кряду
буду петь в «Рафаэлле». А может, сяду
за столик. Или стану рядом в образе шкафа иль табурета,
если новая жизнь будет немного скупей, чем эта.

Но затем, что в столетьях всегда будет место джазу
и кофеину, я покорюсь, чтоб заменой глазу
через поры и трещины, пыльных времен примета,
рассмотреть тебя в твои двадцать, исполненную расцвета.

В общем, думай о том, что я буду рядом. О том,
что бездушный предмет быть может твоим отцом,
в особенности – из тех, что старше тебя или крупней фигурой.
Будь начеку по соседству с мыслящей фурнитурой.

И все же люби эти вещи – свои ли, нет, без разбору.
Ведь только ты и запомнишь мой силуэт в ту пору,
когда потеряю его с гардеробом отметин прочих.
Почему и строгаю сейчас этот ряд деревянных строчек.

          (перевод С.Михайлова)